Жажда Любви

Глава из книги «Когда родители любят слишком сильно» (Майерсон М., Лаура Эшнер, Митч Майерсон, Эшнер Лаура)

«У моей матери есть в запасе ответ на все – на синяк под глазом, плохие оценки, ссоры с приятелями, расстроенные помолвки – «Плюнь, милая. Скушай конфетку»». Марси, 22 года, менеджер

Некоторые из нас оказываются вовлечены в близкие отношения, позволяющие нам получать безотказное утешение, брать, не давая, и чувствовать близость, не боясь, что нас бросят. Эта интимная связь – с едой.

Какая связь между тем, что мы росли в доме, переполненном чрезмерной любовью, вниманием, защитой и высокими родительскими ожиданиями, и нашей одержимостью едой, фигурой, диетами? Многие специалисты соглашаются, что нарушения питания суть выражение других, более глубоко лежащих проблем. Если выясняется отсутствие физических причин, то это знак того, что не удовлетворены какие-то психологические потребности. Пища используется для удовлетворения эмоциональных потребностей и достижения того, чего достичь более здоровым и прямым путём не удаётся.

Дети, которых непомерно любят, или взрослые, чей детский опыт вылился во внутренние конфликты, ещё не нашедшие разрешения, могут воспринимать пищу как эликсир. Такие дети могут использовать еду как средство спрятаться от своих чувств;

• избежать конфликтов;

•избавиться от беспокойства, внушённого высокими родительскими ожиданиями;

• вырвать у властных родителей контроль над собой, когда активное сопротивление слишком опасно;

• занять наиболее заметное положение в семье;

• побаловать себя;

• оградиться от близости;

• наказать себя;

• утолить сосущее чувство неудовлетворённости;

• взбунтоваться против того, чтобы «хорошо выглядеть»;

• избежать взросления.

Да, но почему еда? Почему не алкоголь, не наркотики, не какая-нибудь другая привычка, столь же «полезная» для этих целей? Этому есть очень веская причина. Еда, а до каких-то пределов и одержимость ею, приемлемы в обществе. Временами вся наша культура кажется зацикленной на диетах и похудении.

«Переродительствованные» и воспитанные в духе «хорошо выглядеть» очень зорко следят за тем, что признают окружающие. Они находят себе компанию в лице множества других, так же помешанных на своей фигуре, диете, весе, и чувствуют себя уютно в толпе.

К сожалению, предрасположение к использованию пищи для удовлетворения эмоциональных нужд может привести к развитию самых настоящих нарушений питания, таких как булимия и анорексия.

Булимия – это нарушение питания, характеризующееся быстрым поглощением большого количества пищи – «запоями». Во время запоя у человека часто появляется страх перед невозможностью прекратить есть усилием воли. За этим обычно следуют самобичевание и депрессия. Поскольку такого рода маниакальное питание приводит к набиранию веса, страдающие булимией часто стараются его предотвратить, вызывая у себя рвоту после еды или злоупотребляя слабительными и мочегонными.

Анорексия – это нарушение питания, характеризующееся добровольным голоданием. Считается, что примерно процентов анорексиков – женщины. Подверженные анорек-сии регулируют свой вес путём строгого ограничения числа потребляемых калорий и иногда чрезмерными физическими упражнениями. Симптомы этого расстройства часто перекрываются симптомами булимии, потому что здесь люди тоже стараются сбросить вес с помощью искусственно вызываемой рвоты или бесконтрольного употребления слабительных и мочегонных. Панически боящиеся растолстеть, анорексики кажутся себе жирными, сколько бы ни весили.

Хроническое переедание, хотя формально и не считается у медиков нарушением питания, преследует многих детей, которых непомерно любили. Хронические обжоры одержимы мыслями о еде, диете, контроле за весом. Они едят беспрерывно, запасы пищи исчезают мгновенно, как в пылесосе. В результате они толстеют. Жизнь превращается для них в американские горки: обжорство, решимость сесть на диету, болезненное беспокойство, нервозность, обездоленность – и «долой диету». Цикл повторяется, заставляя обжору чувствовать себя виноватым и бессильным что-либо изменить.

Нарушения питания – это семейные болезни. Семья – это место, где мы становимся отдельными личностями. Когда у одного из членов семьи появляется нарушение питания, это сигнал неблагополучия в семье, а не просто у этого человека. Семейные устои, традиции, образ жизни, привычки не удовлетворяют потребностей каждого в отдельности, хотя внешне проявиться стресс от этого может только у того, кто заболевает подобным расстройством.

В семьях, отличающихся навязчивой любовью, близостью и защитой, это особенно трудно заметить. Родителям, чья любовь чрезмерна, важно представлять свою семью перед всем миром гармоничной и единой. Конфликты, отчуждённость между членами семьи и прочие проблемы загоняются глубоко под спуд – или просто отрицаются. На поверхности всё выглядит прекрасно – за исключением того, что у одного ребёнка одержимость едой, определяющая всю его жизнь.

Не всякий использующий пищу для заполнения эмоциональной пустоты становится «наркоманом» или приобретает булимию или анорексию. Но если мы не можем избавиться от беспокойства, если нам требуется любовь и утешение и мы привлекаем для этого пищу – мы готовим себя этим к нездоровой зависимости, которая может развиться в настоящее расстройство. Да, еда работает. Она нас утешит – на какое-то время. Но если мы не можем найти более разумных способов заполнить пустоту, отказаться от этой привычки будет потом очень трудно.

Рассмотрим по отдельности каждую из причин использования пищи для удовлетворения эмоциональных потребностей.

Еда как средство прятаться от своих чувств

Одержимость едой, диетами и весом – удобное средство занять ум и душу, чтобы им было уже недосуг заниматься чувствами. Например, Джейми, секретарь-референт двадцати пяти лет, целиком погрузилась в питание и диеты, когда пустота её брачных отношений стала невыносимой.

Джейми росла в семье, где все подслушивали разговоры друг друга, лезли с ответами на вопросы, заданные не им, и бесцеремонно вламывались без стука в закрытые двери. «Даже в ванной комнате нельзя было рассчитывать на уединение, – жалуется она. – Кто-нибудь мог запросто забрести туда, когда ты в душе или даже в туалете. И чувства тоже никогда не были моими собственными. Я была младшая в семье, и если у меня появлялось какое-нибудь мнение, сразу четыре человека принимались его препарировать и анализировать и объяснять, почему я должна чувствовать по-другому. Уж лучше было просто молчать».

Задыхавшаяся от избытка внимания и советов Джейми бежала из-под родительского контроля, в девятнадцать лет выйдя замуж за Билла. «Всю жизнь кто-то заглядывал мне через плечо и говорил, что делать и как поступать. И к Биллу меня привлекло поначалу именно то, что он не цеплялся к моим словам и не пытался организовать мою жизнь. Он был на десять лет старше меня, и это тоже было очень волнительно. По сравнению с ним мои предыдущие парни выглядели младенцами».

Билл был успешным агентом недвижимости. Джейми знала, что до женитьбы он работал допоздна и много разъезжал, и тем не менее для неё стало неожиданностью то, как часто дела отрывали его от неё после их свадьбы. Билл почти не бывал дома. А когда бывал, то был настолько измочален, что рано ложился спать, оставляя Джейми одну.

Я не знала, что делать. Я не привыкла, чтобы тот, кто, как считается, меня любит, меня игнорировал. Я понятия не имела, как можно попросить кого-то уделить мне побольше внимания или хотя бы проявить немного интереса к моим делам. Наоборот, я провела большую часть жизни, отгораживаясь от слишком заинтересованных, слишком назойливых людей. И вот я дулась, всем своим видом показывая, что обижена и одинока, надеясь, что Билл заметит и поймёт. Не замечал».

Джейми проводила вечера у телевизора с миской сдобренной маслом воздушной кукурузы или ведёрком мороженого для компании. «Я всегда была чуть полновата, а после свадьбы и вовсе стала набирать вес. Говорят, многие женщины набирают пять килограммов за первый год замужества, так что я отшучивалась – мол, это знак удовлетворённости».

Джейми живо припоминает свой первый полновесный «запой . Утром на работе она думала о Билле и вдруг решила ему позвонить. Секретарше понадобилось минут десять, чтобы его найти, и когда он подошёл, его голос звучал нетерпеливо и недовольно. Джейми быстро пробормотала что-то насчёт каких-то билетов, заказанных ею на выходные, извинилась, что помешала, и повесила трубку.

Потом я долго сидела за письменным столом и фантазировала, как возьму такси и нагряну к нему в обеденный перерыв, – вспоминает Джейми. – Я воображала, как войду и попрошу секретаршу вызвать его с какого-нибудь важного совещания. Как он выйдет, улыбнётся, обнимет меня. Как будет гордо знакомить меня со всеми, а потом поведёт в какой-нибудь романтический ресторан, и мы весь обед будем разговаривать и смеяться. От этих мыслей я расплакалась прямо за столом. Ведь я знала, что Билл ничего подобного никогда не сделает. Скорее всего, он бы просто рассвирепел, если бы я заявилась к нему на работу среди дня».

Джейми взяла себя в руки и как-то доработала до конца дня. Стыдясь своей детской слабости, она внушила себе, что у неё хороший муж и прекрасная жизнь. Чего ещё желать?

В тот вечер, одна в казавшейся особенно пустой квартире, стоя посреди кухни, Джейми вдруг ощутила зверский голод. Я съела целый торт, который купила, чтобы назавтра отвезти маме. Я просто вгрызлась в него с одного конца и проела до другого. И закусила пол-литровым ведёрком мороженого. Я ела и ела и не могла остановиться. У меня уже вздулся живот, а рот хотел всё больше, и казалось, никогда не насытится.

Теперь-то я понимаю, что меня заставило вести себя так идиотски – то, что происходило у нас с Биллом. А тогда я никакой связи не видела. Я знала одно: когда я закончила есть, я чувствовала себя лучше, чем весь день до этого».

Джейми не говорила с Биллом о своём разочаровании в их семейной жизни. Это было мучительно, и Джейми научилась игнорировать свою боль. Она продолжала маниакально объедаться и, соответственно, набирать вес. «Я думала только о еде. Это была одержимость. Я старалась упорядочить своё питание, но не могла. Каждый понедельник я садилась на диету и к среде слезала с неё».

Джейми дошла до ручки несколько месяцев спустя, когда Билл сказал ей, что больше её не любит, что их брак был ошибкой. ‘Он сказал, что не может любить человека, который не любит себя настолько, чтобы следить за собой. К тому времени во мне уже было больше восьмидесяти килограммов. Я не стала с ним спорить. Я просидела весь вечер на телефоне с мамой, плачась ей в жилетку и одновременно загребая в рот салат «Оливье» из огромной миски. Честное слово, какая-то моя часть говорила: «Ну вот, он ушёл, больше мне не надо мучиться с диетами. И только спустя годы я научилась непосредственно разбираться со своими чувствами, а не ударяться в загул».

Когда мы постоянно поглощены едой, своей фигурой, весом, диетами, внезапной потерей контроля над собой, мы не спрашиваем – а счастлив ли я? то ли это, чего я хочу? люблю ли я по-прежнему своего мужа? любит ли он меня? важны ли для него мои чувства? если я поделюсь с ним, станет ли он слушать?

Нет, мы предпочитаем не говорить об этом, потому что такие мысли внушают нам чувства, которых мы не желаем. Вместо этого мы едим. Проблемы с едой, фигурой и диетами проще по сравнению с нашими чувствами относительно семейной жизни, карьеры, дружбы и прочих аспектов нашей жизни.

Когда нам, как Джейми, внушают в детстве, что наши чувства не столь правомерны, как чувства других, мы ищем путей заглушить, притупить или отключить их вовсе. Чувства Джейми постоянно подвергались пристальному вниманию со стороны прочих членов семьи. Её мнение ни во что не ставили и часто осмеивали. Она научилась держать свои подлинные чувства под плотной крышкой.

Нет лучшего способа ввести себя в состояние подавленности, чем обозначить границы эмоциям, которые позволительно испытывать. Маниакальное обжорство – способ избегать чувств. Также и маниакальное соблюдение диеты. И то, и другое – способы с помощью питания выражать обиду, гнев, чувство вины, тревогу и другие чувства, о существовании которых мы можем и не догадываться. В детстве на нас оказывают сильное влияние неосознанные потребности наших родителей. И теперь мы по-прежнему склонны быть такими и поступать так, как хотели они.

Как часто, когда мы росли, родители говорили нам, что мы должны чувствовать: «Что значит ты не голоден? Ты должен хотеть кушать! Кушай!»; «Успокойся! Не надо так возбуждать-

лупыи, зачем считать себя виноватым, когда это вовсе не ты»; «Как ты можешь говорить, что не устал? Поди ляг – ты с ног валишься»; «Нечего обижаться! Подумаешь, велика беда!» «Не кричи на меня! Воспитанные дети не выходят из себя».

Может быть, нам и было разрешено выражать обиду, разочарование и подавленность, но стоило нам разозлиться, как весь семейный организм приходил в расстройство. Или наших родителей не волновало, когда мы кричали до звона в ушах, но они напрочь терялись, если мы плакали или являли другие признаки ранимости. Конечно, они не держали перед нашим носом плакат: «ЭТИ ЧУВСТВА – МОЖНО, ЭТИ – НЕЛЬЗЯ», но мы всё равно воспринимали их внушения. Мы любили родителей и жили в постоянном страхе: а вдруг они не будут любить и признавать нас? Мы сделались беззащитны перед лицом критики с их стороны и научились скрывать свои чувства, чтоб защитить себя.

Мы уже не дети, но наши детские переживания всё ещё действуют на нас. Мы не можем отключить голоса своих родителей. Почему-то наши подлинные чувства выглядят подозрительно, спорны или прямо неприемлемы. Чувства нельзя смыть или насильственно вытеснить из души. Их можно или выражать, или держать при себе – третьего не дано. Одержимость едой, диетами и весом – косвенный, кажущийся нам наиболее приемлемым способ выражения обиды, гнева, чувства вины, болезненного беспокойства и других чувств. Непосредственно разбираться с чувствами может быть неприятно. Гораздо проще – их избегать. Мы растём в семье, где это – модель поведения.

Нас учат «комплектовать» себя так, чтобы быть в глазах общества приличными, а в глазах родителей – предметом гордости. Мы живём с вечной оглядкой – не обидеть бы кого своим недовольством или потребностями. Главной нашей эмоциональной отдушиной становится аппетит. Еда ненадолго позволяет нам почувствовать себя лучше. А чтобы надолго – только один способ: непосредственно разобраться с тем, что происходит в нас.

Еда как средство избегать конфликтов

Один мужчина вспоминает, как мать, едва возникал какой-нибудь спор, хватала себя за грудь и кричала, что он хочет довести её до инфаркта. «Она багровела, выскакивала из дому и садилась в машину, а отец говорил:

– Пойди приведи маму! А то она сейчас врежется в какую-нибудь скалу.

Я мчался в гараж, глотая гнев и извиняясь, как сумасшедший. Я знал, что это, скорее всего, представление. А вдруг нет? Никогда не знаешь, как далеко она способна зайти, чтобы доказать свою правоту».

Это пример крайностей в реакции наших семей на конфликт. Но многие из нас могут припомнить, как наши родители срывались с катушек всякий раз, как среди членов семьи возникал спор.

Вы когда-нибудь задумывались, почему они так бурно реагируют? Как вам такое объяснение: чрезмерно любимые дети должны нести свой край транспаранта «МЫ – ИДЕАЛЬНАЯ СЕМЬЯ», который так важен для самоуважения их родителей. Когда в вашей семье возникал конфликт, отец или мать могли видеть в этом знак того, что они плохие родители, что они неправильно вас воспитывают. Они, может быть, полагают, что среди по-настоящему любящих друг друга людей конфликтов не бывает. Взрывы гнева и споры портят лицо «безупречных родителей», воспитывающих «безупречных детей».

Вспоминая дальше, как наши родители разбирались с собственными конфликтами, можно найти и другие объяснения, почему они так старались предотвратить наши. Много ли вы можете припомнить случаев, когда ваш отец открыто выражал свои чувства? А мать, не скрывала ли она всю жизнь свой гнев и бессилие, любой ценой охраняя семейный покой? Такой стиль подхода к конфликтам и расхождениям во мнениях мы копируем у них.

У родителей, чья любовь чрезмерна, границы между своими чувствами и чувствами детей размыты. Наши конфликты были их конфликтами. Вот почему, когда мы сердились или расстраивались, они как бы старались отвлечь нас от наших эмоций: «Поедем покатаемся, солнышко, и ты всё забудешь». Часто они отсылали нас прочь, чтобы мы охладились, или как-то иначе исключали из своего общества. Так они учили нас тому, чему верили сами: что копаться в чувствах ни к чему хорошему не приведёт, что выяснять и решать проблемы между людьми – бесплодное занятие, которого надо избегать.

Если таков был наш детский опыт, то ныне, почувствовав опасность конфликта, мы ищем, что бы могло нас отвлечь. И часто находим – пищу.

Элейн, двадцатисемилетняя мать троих детей, рассказывает, как её муж как-то раз пообещал взять детей в кегельбан, чтобы дать ей редкую возможность побыть вечер одной. «В последний момент он сказал, что грудного брать не хочет. Вот вам и побыть весь вечер одной».

Элейн не стала ругаться из-за такой мелочи и осталась дома с младенцем. Вскоре она очутилась перед телевизором с плачущим младенцем на коленях и большим пакетом печенья, которым зажёвывала свою злость. «Я стала сама себе противна за то, что нарушила диету, и вышла из себя; это был чуть ли не срыв». Она побежала на кухню, вывалила остатки печенья в раковину, раздавила и с удовольствием наблюдала, как эта каша уползает в канализацию.

Интересно наблюдать, как те из нас, что беспрестанно возятся с диетами и фигурой, совершенно свободно выражают всякого рода раздражение в отношении еды и того, что нам её не хватает, но не в отношении всего прочего, происходящего в жизни. Мы говорим: «Я вне себя потому, что сижу на этой диете и не ем сладкого», или «Я готова убить себя за то, что нарушила диету», или «Какое свинство, я только посмотрю на пищу – и уже толстею, а другие жрут, как свиньи, и грамма не прибавят». Элейн не стала спорить с мужем по поводу невыполненного обещания, но зато устроила себе загул с пакетом печенья.

В таких связанных с едой приступах мы очень страстны. А можем ли мы посмотреть на любимого и сказать: «Мне очень обидно, что ты не сдержал слова», или «Ты от меня отдаляешься, и я не ощущаю, что ты меня понимаешь, что тебе есть дело до меня», или «Я на тебя сердита, потому что ты никогда не выполняешь обещанного, а от меня ожидаешь большего, чем готов давать сам»? Всё это было на душе у Элейн, но она никогда не сказала бы ничего подобного, потому что боялась конфликта.

Многие из нас даже не осознают как следует этих своих гневных ощущений, а где уж там спокойно их обсуждать… Мы забиваем свои чувства, набивая себя пищей. А наутро мы наконец позволяем себе разгневаться, но не по поводу того, что происходит в нашей жизни, а по поводу всей этой съеденной накануне пищи. Ненависть к себе, гнев, обида и отвращение взрываются конфликтом с собой – по поводу того, что мы съели вчера.

Еда как средство избавиться от беспокойства, внушённого высокими родительскими ожиданиями

Родители, чья любовь чрезмерна, часто ожидают от своих детей так много, что те постоянно находятся в состоянии напряжённого беспокойства, стараясь их оправдать. Этот стресс может стать невыносимым. Итог? Дети стараются любыми доступными средствами оградиться от него. Попыткой ослабить напряжение, вызванное слишком высокими ожиданиями со стороны непомерно любящих родителей может стать одержимость едой и диетой.

Примером служит история Шэрон. «Когда мне было семнадцать, в последнем классе школы, я весила 39,5 кг, – сбивчиво начинает она. – Я никогда не забуду точную цифру, потому что поставила себе цель – не больше сорока. Я считала, что

это мои естественный вес.

В то лето, перед началом занятий в колледже, Шэрон первый раз попала в больницу. «Я про больницу помню мало, помню только, что пыталась убедить врача, что не ем больше, потому что уже наелась, а если буду есть столько, сколько он считает необходимым, то раздуюсь и стану, как корова».

Вспоминая об этом десять лет спустя, Шэрон уже может признаться, что в те дни буквально изводила себя голоданием. «Вы не представляете себе, как это мучительно, какое это страдание – изводить себя голодом. Меня прямо ужас берёт, когда я думаю о том, что с собой делала. Но в то время, когда делаешь это, ничего такого не ощущаешь. А чувствовала я какую-то болезненную гордость – вот, мол, какая я сильная, могу!»

Младший ребёнок в богатой семье, Шэрон, после того как у неё определили анорексию, получила прекрасную медицинскую помощь и психиатрическое консультирование. Но когда лечащий психиатр стал настаивать, чтобы до выписки из больницы её мать с отцом тоже прошли курс психиатрического консультирования, те заартачились. Мысль о том, что развитию болезни Шэрон могли способствовать подспудные семейные проблемы, оба восприняли как личное оскорбление.

Умная, талантливая, красивая, Шэрон всегда казалась идеалом ребёнка. Семья жила на просторном ранчо, расположенном в пригороде Атланты на участке размером с полгектара. Это была зажиточная семья по любым меркам, и Шэрон в детстве знавала частные школы, уроки верховой езды и дорогие летние лагеря.

На первый взгляд казалось, что у Шэрон идеальное детство. И именно, эта картинка совершенства послужила причиной той настороженности, с которой родители восприняли её болезни. Они всегда были близки с детьми и предоставляли им всё, что только можно, заверяли они лечащего врача дочери. Всё было прекрасно до тех пор, пока Шэрон не стала отказываться от еды.

Сама Шэрон смотрела на это иначе. Всю жизнь, вспоминает она, её утомило беспокойство, что она не вполне дотягивает до уровня родителей. «Мои родители были городскими знаменитостями. Отец занимался политикой. В материнском роду уже многие поколения владели большим состоянием. Она очень красива, мне всегда хотелось походить на неё. Она также немного эксцентрична, даже вызывающе ярка. Все вокруг обсуждают её наряды и всё, что она делает, и она, по-моему, это обожает, как обожает делать всё по-своему».

При всём множестве привилегий Шэрон ощущала на себе давление, страх не быть их достойной. «Я чувствовала, что мы – особенная семья, и поэтому я тоже должна быть особенной. Мне дали идеальное детство, а я не сделала ничего, чтобы его заслужить».

Хотя Шэрон не оставляли вниманием и хвалили за высокие отметки, родительские ожидания обескураживали и временами даже парализовывали её. «От меня ожидали очень многого, и чем больше я делала, тем больше ожидали. Матери было совершенно необходимо знать, что я думаю, желаю и чувствую в каждый момент».

Хорошая спортсменка, Шэрон уже на первом курсе, незадолго до диагноза анорексии, попала в университетскую женскую сборную по волейболу. «Как-то раз, перед тем как отправиться к кому-то на ужин, родители пришли посмотреть игру. После матча отец не переставая говорил о Лори, «звезде» нашей команды. Он говорил, что она играет агрессивно, по-мужски – в его устах это был высший комплимент. А я слушала и ревновала. Потом он улыбнулся мне и сказал:

– Что ж ты, каракатица, тот мяч-то не достала?» Шэрон твердо решила совершенствовать свою игру. Постоянные тренировки на поле развили до гигантских размеров её и без того здоровый подростковый аппетит. Как-то раз, наблюдая, как она уминает свой обед, отец сказал: «Ты бы поосторожней, а то растолстеешь».

Он улыбался и поддразнивал её, но Шэрон приняла его слова буквально.

В тот вечер она много думала и решила, что виновато в её якобы слабых спортивных достижениях её тело. Оно недостаточно поджаро и крепко, чтобы выдерживать конкуренцию. Так появилась одержимость похудением и настройкой своего организма. Постепенно усилия похудеть переросли в режим голодания. Стремительная потеря веса привела её родителей в ужас. Отец стал возвращаться с работы раньше обычного и каждый вечер сидел напротив за столом и заставлял её есть. Шэрон же твердила, что сыта по горло, а он старается её раскормить. Но это не помогало: он заставлял её есть. Потом она убегала на зады участка, пряталась за кустами, отделяющими их дом от соседского, и вызывала у себя рвоту. «Я считала, что хорошо всё придумала. Всех обвела вокруг пальца».

По утрам её мать тщательно следила, как Шэрон взвешивается на весах. Чтобы пройти материнскую инспекцию, она вшивала в манжеты и подпушку халата монеты. Однажды сестра воспользовалась её халатом, обнаружила монеты и немедленно сообщила матери.

d тот вечер, после того как я съела какое-то неимоверное количество еды, они предъявили мне эту страшную улику. Мать

спокойно внесла халат в столовую и спросила, что всё это значит. Очень для неё типично – всегда держать себя в руках. Я почувствовала себя как загнанный зверь. Я посмотрела на отца, и что-то долго сдерживаемое во мне сломалось».

Шэрон вскочила из-за стола, выбежала на кухню, и её вырвало в раковину.Приступы повторялись и повторялись,она не могла их удержать, а потрясённые родители стояли и наблюдали весь этот кошмар. Наконец, она упала на пол и забилась в истерике, проклиная себя, отца и мать. «Я выкрикивала обвинения, припоминая всё, что случилось со мной за всю мою «лубочную» жизнь».

Назавтра Шэрон отвезли в больницу, и она пролежала там четыре недели. Шэрон обеспечивали всем, что может понадобиться ребёнку для физического и умственного развития. Но на фоне спокойной и обеспеченной жизни её юность протекала в постоянном нервном напряжении. Она боялась, что вскроются её недочёты, что она недостаточно хороша, что не оправдывает родительских ожиданий. Она мало верила в собственную ценность и жила в бесконечных стараниях стать тем, кем, по её мнению, хотели её видеть родители.

Дети, которые растут, как Шэрон, под гнётом слишком больших ожиданий, впадают в сильную зависимость от мнений окружающих – она во многом определяет их самоощущение. Когда нас обуревает желание угадывать мнение окружающих, чтобы поступать так, как они, на наш взгляд, хотят, завоевывая этим их одобрение, наша жизнь уже не подвластна нам, а находится в чужих руках. Отказ от еды дал Шэрон столь необходимое ей чувство самоконтроля.

Если наше детство было похоже на детство Шэрон, то всё, что нам давали, могло возбуждать в нас чувство неоплаченного долга, необходимость доказать, что мы всего этого достойны. Может быть, мы хотим одобрения, алчем подтверждения, жаждем признания. Погруженность в питание и диеты служит нам эмоциональным эликсиром против стресса, вызванного желанием оправдать немыслимо высокие ожидания. «Я недостаточно хороша» превращается в «Я недостаточно стройна». Нарушение питания у Шэрон сняло её беспокойство, предоставив убежище от подлинных проблем.

Тщательный подбор продуктов, подсчёт калорий, изучение диет, маниакальное слежение за весом и тайное очищение желудка придавали ей силы жить. Они отвлекали её от мыслей, что она не смогла оправдать родительских ожиданий, а снижение веса создавало иллюзию «достижения».

Еда как бунт против родительского контроля

Когда мы имеем дело с нарушением питания, «самоконтроль» обычно означает только одно: «Я съела листок салата с лимонным соком: я контролирую ситуацию. Я съела шоколадный пломбир: я не контролирую ситуации».

Но вопрос стоит гораздо серьёзней – речь идет о контроле не над питанием, а над собственной жизнью. Отмеривание пищи только даёт нам иллюзию контроля.

Больше всего нам нужно контролировать себя как раз тогда, когда мы ощущаем сильный контроль со стороны. Когда ребёнка любят непомерно, вопрос родительского контроля непременно заявляет о себе.

Неодолимая поглощённость питанием или диетами может быть методом протеста, сознательного или бессознательного, против родительского контроля. Мы используем свой организм, чтобы послать родителям сигнал, который никогда не решимся высказать вслух: «Вы не можете мною управлять. Я не собираюсь подгонять себя под ваш образ стройного и прекрасного идеального ребёнка».

Примером служит история Джейн. В её семье желания отца почитались превыше всего. То, чего хотели остальные, считалось приемлемым лишь постольку, поскольку не противоречило его требованиям. «Мы все ему прислуживали. Особенно мать. Если он считал так-то, мать немедленно утверждала, что считает так же, хотя я никогда не верила в её искренность.

Отец любил гольф, и потому каждую субботу в семь утра мы все уже были на поле. Он считал, что человеку важно быть культурным, и потому меня заставляли брать уроки фортепьяно и рисования, которые я ненавидела. Он когда-то учился в приходской школе, и потому я оказалась в католической, и это было ужасно».

Джейн выучила урок: или следовать желаниям отца, или оставаться в одиночестве. «Выезды на гольф, загородный клуб, путешествия, симфонические концерты – вот что любили мои родители. Я научилась хорошо себя вести, чтобы быть с ними. Если я вела себя плохо, меня оставляли дома с няней. И хотя обо мне всё равно заботились, но к своим занятиям не допускали». Для Джейн же не было ничего важнее, чем быть допущенной.

Джейн росла, и груз отцовского контроля становился гнётом. Всё должно было соответствовать его вкусам, интересам, предпочтениям. «Он не понимал, почему мне хочется проводить время с лучшей подругой, а не с семьёй. Мать старалась ему объяснить, но не сумела. «Он тебя очень любит», – вот всё, чем она могла оправдаться. Да и никто не мог с ним спорить. И потом, как можно спорить с человеком, который тебя так любит?»

Но было у Джейн нечто, чего отец контролировать не мог: её аппетит. «А что он мог сделать? Запереть меня в шкафу, чтобы я не могла есть? Я начала полнеть, когда мне было около тринадцати, и всё полнела. Я была невероятно зрелым подростком безупречного поведения, само совершенство – кроме одного: я была ужасно толстая. Моё питание не поддавалось никакому контролю».

Подчинись или оставайся в одиночестве. Это важный сигнал, с которым растут непомерно любимые дети. Одиночество может быть физическим или эмоциональным. В семье Джейн не слушаться означало быть обречённой на физическое одиночество – дома с няней. Джейн воспитывали так, чтобы исполнялись воля и потребности родителей, и контроль со стороны отца распространялся на все стороны её жизни, кроме питания. Она использовала еду, чтобы отгородиться от родительского контроля, чтобы порушить их картинку идеальной дочери – стройненькой, прекрасной, воспитанной – славу и гордость родителей.

Тот факт, что большинство нарушений питания начинается в подростковом возрасте – не случайность. На этой стадии дети начинают осознавать свои собственные потребности, отдельные от родительских. Они начинают оглядываться, ища способов более жёстко отгородиться от окружающих. Предпочтения в пище – из числа первейших и важнейших вещей, используемых подростками для «определения» себя. Картофельные чипсы, хот-доги, пицца, всяческие «кулы» – всё это поглощается ими непрерывно, и это становится ареной борьбы с родителями вокруг рационального питания. Это важная борьба. Она – знак, что подросток воспринимает себя отдельной личностью и сам отвечает за свой организм.

Родители, чрезмерно жёсткие в вопросе о том, чем следует питаться детям, запрещающие им одно и навязывающие другое, готовят почву для ещё более жёсткой ответной реакции. У детей могут появляться странные, ритуалистические привычки в питании; это для них способ заявить: «Такая пища – моя личная идея, это первое дело в моей жизни, за которое я стою».

Ощущение того, что у нас есть какая-то власть над своей жизнью, критически важно. Буквально вопросом жизни для детей, которых излишне опекают, становится отсутствие собственного контроля. У родителей, чья любовь чрезмерна, семейные устои не изменяются с достаточной гибкостью, чтобы учитывать требования взросления. Становясь подростками и потом взрослыми, мы уже не нуждаемся в том, чтобы нас ограждали от опасностей, направляли и формировали. Но родители остановиться не могут. В семьях, где опека особенно чрезмерна и устои особенно жёстки, дети, когда уже совсем задыхаются, могут прибегать как к последней мере к отказу от еды или к тайному обжорству. И то, и другое создаёт иллюзию самоконтроля:

«Я достаточно сильна, чтобы противиться голоду; я могу даже уморить себя» или «Я достаточно сильна, чтобы противиться ожирению: я могу есть весь вечер, а потом очистить желудок и не прибавить ни грамма».

Одержимость пищей, переходящая в настоящее нарушение питания, может ещё действеннее помочь нам вырвать контроль над собой из рук родителей. Такое нарушение, едва будучи обнаружено, создаёт семейный кризис. Оно становится общей

семейной проблемой и передаёт жертве всё больше контроля над прочими членами семьи. Скажем, в их присутствии никто не станет есть десерт, чтобы не подвергать их соблазну. Или кому-то придётся стоять у них за спиной и следить, чтобы всё было съедено. Или семье придётся пожертвовать своим свободным временем ради консультации у психиатра.

Даже если мы давно уже физически ушли из родительского дома, одержимость пищей может по-прежнему играть в нашей жизни похожую роль. Мы питаем иллюзии независимости или контроля над собственной жизнью, внушённой нам нашими тайными пристрастиями в еде, какими бы сумасшедшими они ни были.

Еда как средство избежать близости

Джули, программист двадцати четырёх лет, последние пять лет безуспешно пытается найти мужчину для долговременных отношений. В своей неспособности быть привлекательной для подходящего ей человека она обвиняет свою тучность. И хотя это отчасти правда, и излишний вес играет свою роль в предпочтениях мужчин, под её одержимостью пищей таится подсознательное желание иметь только неглубокие, поверхностные взаимоотношения.

Джули росла в семье, где родители постоянно вовлекали её в свои ссоры в качестве посредника или примирителя. Потом они развелись. После этого мать стала льнуть к Джули, подолгу говорила с ней о своём одиночестве, о том, как отец Джули её подставил, даже о своих сексуальных желаниях, не удовлетворённых из-за отсутствия интимных отношений. «Она хотела, чтобы я постоянно находилась при ней. Когда у меня случалось свидание или просто встреча с друзьями, я чувствовала себя виноватой».

Поскольку Джули не сумела поставить границы, мать всё больше вмешивалась в её жизнь. Она задыхалась от этого непомерного внимания со стороны матери, но отгородиться не могла.

Как раз в это время у неё появилась одержимость едой. Пища давала убежище от возрастающих требований со стороны матери. За несколько лет после развода родителей Джули набрала 18 килограммов. Её расползшееся тело говорило: «Я само по себе, мне нужно место – прочь с дороги!»

В данном случае мать Джули, действительно, впала в серьёзную нужду, и это случай экстремальный. Но многие из нас росли в семьях, где родители более или менее глубоко внедрялись в нашу жизнь. Мы получали любовь, внимание и материальные блага, и благодарны за это, но порой мы просто не могли дышать. Такое ощущение, что в ответ на любовь от нас ожидали слишком многого. И самого большего ожидали от нас самые близкие нам люди, от которых мы зависели и на которых полагались.

Пищу можно использовать для «решения» широкого спектра вопросов, связанных с близостью. Близость страшит. Если мы позволим кому-то узнать и любить нас, не внедрится ли он (она) в нашу жизнь, как когда-то родители? Не потребует ли от нас больше, чем мы согласны давать? Имея же сто или тридцать пять килограммов веса нам не придется особенно беспокоиться о близости. Лучше мы углубимся в вопросы питания – это проще, чем разбираться в трудностях интимных отношений, и, если уж на то пошло, и вообще в вопросе нашей сексуальности как таковой.

Если мы состоим в отношениях, характеризующихся эмоциональной отчуждённостью и дисгармонией, мы можем отвлечься на проблемы с питанием. С едой разобраться гораздо легче, чем с мужьями, жёнами или возлюбленными. Мы сваливаем вину на свой вес и уговариваем себя, что стоит сбросить эти лишние килограммы и всё поправится.

Если мы не можем найти подходящего человека, мы всегда можем сказать, что виноват вес. И не надо задумываться над страшным вопросом: что, если мы сбросим вес, а всё-таки не сумеем найти настоящую любовь?

Так или эдак, а у нас всё равно не хватит энергии для взаимоотношений с любимыми. Всю её поглотят взаимоотношения с едой.

Еда как способ себя побаловать

«В нашем доме непрерывно готовили пищу, – вспоминает Карен. – Не припомню нашу кухню закрытой. Там постоянно

что-нибудь да происходило. Едва успевали съедать и убирать посуду, как снова начиналась стряпня. И пирожные пекли не по одному противню, а по два и по три. Родители постоянно твердили:

– Вы наверняка голодные. Кушайте! Надо кушать! Сколько людей в мире голодает!

Если кто-то из нас не выходил к обеду, весь дом приходил в волнение. Если я не съедал всё, что мне подавали, мать говорила:

– Я готовлю с самого утра, но, кажется, никому это не нужно.

Стряпнёй она проявляла свою любовь. А чтобы показать, что ты её тоже любишь и ценишь, надо было есть. Отказ от еды означал, что ты недоволен чем-то. Еда не имела отношения к чувству голода. Это был наш способ общения между собой».

Во многих семьях еда глубоко символична. Манеры поведения за столом вошли в пословицы, отражающие вмешательство в чужие дела. Кто-то смотрит не в свою тарелку, кто-то разевает рот на чужой каравай, тот-то похмеляется на чужом пиру.

Родители, чья любовь чрезмерна, жаждут обеспечивать своих детей удобством и комфортом. Они волнуются – не мало ли дают? Многие из них проявляют свою любовь к детям тем, что с момента рождения пичкают их едой.

Последствия такого пичканья в ответ на любые наши запросы – относящиеся к питанию или нет – могут быть катастрофическими. Когда родители принимают весь спектр физических и эмоциональных потребностей детей за голод и, соответственно, кормят их, они подготавливают почву, на которой может впоследствии развиться нарушение питания. У младенцев на все случаи жизни один сигнал – плач. Родителям нужна известная чуткость, чтобы расшифровывать этот сигнал и правильно на него реагировать. Иногда они раз за разом реагируют неправильно. Может быть, ребёнок плачет от холода, от одиночества, от усталости, а они не понимают намёков и принимаются его кормить. Или наоборот, родители кормят его строго по расписанию, и когда ребёнок кричит, не понимают, что он голоден, или считают, что сбивать его с режима вредно. Оба вида реакции вызваны недостаточной чуткостью к потребностям младенца, и оба ведут к путанице. Ребёнок не приучается различать голод от других потребностей или неудобств. «Я голоден» превращается в «Я хочу спать», или в «Мне страшно», или во множество других эмоций. Так закладывается фундамент использования пищи для решения множества сложных эмоциональных проблем.

Необузданное обжорство может оказаться единственным знакомым нам способом справиться с собой. Мы не знаем, ни что нам нужно на самом деле, ни что мы на самом деле чувствуем. Вырабатывается привычка всякий раз, когда нам одиноко или хочется любви, тянуться к пище. Еда становится нашей привязанностью, а не просто «горючим» для организма. Как выразилась одна женщина, «мороженое – это как самой поцеловать себя».

Еда как бунт против «выглядеть прилично»

Марк, тридцатилетний экономист, вспоминает случай, который произошёл с ним в последнем классе школы. Он брал студенческий заём, чтобы заплатить за колледж, и вот они договорились с отцом встретиться в центре, у входа в банк. Одеваясь утром, он вдруг осознал: «Единственное, что было в моём гардеробе, – джинсы и ковбойки. Я, как и все, ходил в школу полным охламоном».

Понимая, что ехать на встречу с отцом в джинсах невозможно, он взял взаймы у жившего неподалёку родственника рубашку, галстук и брюки. «Мне казалось, я выгляжу совсем неплохо. Отец ничего не говорил, и только когда мы уже входили в банк, его взгляд упал на мои ноги.

– Вы только посмотрите на эти туфли, – сказал он, раздуваясь, как жаба.

Я посмотрел. Да, неважнецкие туфли. Старые разбитые лапти, которые я таскал каждый день.

Отец орал на меня прямо там, на пороге банка. Его лицо побагровело, как при инсульте.

– Посмотри, на кого ты похож! Оборванец! Стыд и позор!

– Вот не знал, что надо выглядеть богачом, когда идёшь занимать деньги, – кричал я в ответ».

Марк и поныне беспокоится о мнении отца по части своего гардероба всякий раз, когда его навещает, хотя и говорит, что презирает этот отцовский бзик по части внешнего вида. «В свои тридцать лет мне пора бы уже ездить к родителям одетым, как мне нравится. Но я ловлю себя на том, что почему-то наряжаюсь, стригусь и думаю: а не сочтёт ли батюшка этот галстук слишком кричащим?»

У многих из нас бывало нечто подобное с одним или с обоими из наших родителей. И теперь даже от самых безобидных замечаний типа «Эти штаны не слишком обтягивающие?» или «Пора, я думаю, сменить пиджак» мы лезем на стенку. Но и полное их молчание по поводу нашего внешнего вида может быть для нас, эмоционально прикованных к родительскому одобрению, столь же сокрушительно. Нам кажется, что они не решаются высказать своё мнение, настолько оно негативно.

Спору нет, большинство родителей тщательно следят за видом и поведением своих детей. Но у родителей, чья любовь чрезмерна, это может стать манией. Им представляется, что ответственность за вид и поведение детей лежит на них, а не на детях. А им нужно совершенство. Они требуют, чтобы мы «хорошо выглядели».

Кое-кому из нас удаётся отмахнуться от родительской одержимости нашим «приличным видом». Другие же очень к ней чувствительны и страдают от несгибаемости родительских критериев правильного и неправильного поведения.

Но прямо выступать против родителей в этих делах всегда нелегко. Поэтому мы прибегаем к косвенным методам. Еда может служить очень мощным, хоть и косвенным средством бунта против требований «хорошо выглядеть». Что может нагляднее отражать негативные результаты родительского попечения, чем ребёнок-толстяк или, наоборот, доходяга?

Своей одержимостью едой мы «подаём голос». Мы заявляем, что не всё так хорошо. Мы восстаём против требований «хорошо выглядеть» тем способом, который кажется безопасным, но зачастую оказывается настолько мощным, что повергает ниц всю систему семейных устоев.

Еда как средство наказать себя

Некоторые родители – мастера внушать чувство вины. Они устанавливают власть над детьми, перекладывая на них ответственность за свои собственные страдания, несбывшиеся надежды и несостоявшуюся жизнь: «Я стольким пожертвовала для тебя. Я старалась дать тебе всё, чего была лишена сама, а ты так поступаешь .

Подоплёка внушаемого таким образом чувства вины такова: если бы мы любили родителей, то поступали бы по их воле. Были бы теми, кем они хотят нас видеть. И за всё, что они нам дали, платили бы оправданием их надежд.

Чувство вины – одна из основных эмоций, которые непомерно любимые дети стараются «заесть». Чувство вины парализует, а еда создаёт иллюзию какого-то занятия – или активного действия. Еда также утешает и отвлекает, помогает заглушить чувство бессильного негодования.

Внушаемые родителями ощущения своей виновности мы усваиваем очень глубоко, и они давят и управляют нами гораздо сильнее, чем родителям этого хотелось. Чувство вины мы приносим и в отношения с другими людьми. Если кому-то нехорошо, мы чувствуем себя виноватыми. Если кто-то на нас сердится, мы автоматически предполагаем, что не правы. Вот так сюрприз для наших родителей: они-то всегда считали нас безответственными – и вдруг мы чувствуем ответственность за чувства, которые испытывает весь мир.

Ощущение своей вины входит в привычку. Одна женщина рассказывает, как однажды в полночь её разбудил трёхлетний сын – у него поднялась температура. Скоро проснулся и старший – у него болела голова.

Всю ночь она металась между двумя детьми, стараясь не думать, что с утра надо идти на работу, а придётся, наверное, не идти, а уже и так столько раз пропускала, и её, пожалуй, обойдут с повышением, уже и так запоздавшим. К четырём часам утра она уже готова бьца выбросить в окно и обоих детей, и мирно почивавшего мужа.

Эта женщина чувствовала себя жутко виноватой за свои чувства, особенно за то, что сердилась на больных детей. Ведь у её собственной матери таких чувств бы не было. В 6 утра она сидела на кухне и поглощала завтрак – сырные чипсы, банановый торт, мороженое и целые пачки печенья.

Еду можно использовать для снятия чувства вины за то, что мы не можем оправдать усвоенные нами ожидания относительно самих себя. Эта женщина ощущала, что должна быть безупречной матерью, какой и считала свою. Чувство вины за раздражение на больных детей было непереносимо. И она утопила своего внутреннего критика в еде. Разумные рассуждения о том, что на дворе ночь, что она измотана, что она, в конце концов, тоже человек, были сметены призраком непомерно любящего родителя – её матери, находившей радость в самопожертвовании, когда речь шла о её детях. Проблема с использованием пищи для снятия чувства вины состоит в том, что чем больше (или меньше) ешь, тем виноватее себя чувствуешь. К предыдущим прегрешениям прибавляется нарушение диеты, или потеря самоконтроля, или «запой», или голодание. Возникает порочный круг: чем больше прибегаешь к пище для борьбы с чувством вины, тем большую вину ощущаешь. И чем виноватее себя чувствуешь, тем больше нуждаешься в еде.

Еда как средство отвлечься от мыслей о себе

Один мужчина рассказывал, что в детстве его родители, когда куда-нибудь уходили и оставляли его дома, чувствовали себя настолько виноватыми, что приглашали клоунов и актёров, чтобы те развлекали его до их возвращения. «Неудивительно, что я лезу на стенку, когда остаюсь один. Жду, наверное, чтобы меня развлекали».

Скука – очень неприятное ощущение. Когда нам скучно и нечем заняться, есть опасность взглянуть на себя. Для некоторых из нас это действительно опасно. Усвоенные нами повышенные ожидания начинают шевелиться под ложечкой : Надо заниматься спортом… Надо побольше читать… Надо написать резюме и поискать работу получше… Надо бы как-то оживить знакомства… Надо позаниматься на пианино… Надо привести в порядок бумаги…» Всё это наваливается на нас скопом, а поскольку всё сразу сделать нельзя, мы не делаем вовсе ничего. И приходит решение: подумать о еде, придумать меню, попробовать новую диету – всё же дело, всё же планы. Очень неплохо отвлекает от мыслей о себе.

Еда как способ оказаться в центре внимания

Есть несколько объяснений тому, почему детям непомерно любящих родителей так хочется занять наиболее заметное положение в семье. Вот история Энн.

Студентка двадцати одного года от роду, Энн каждое утро просыпается с мыслью: могу я сегодня питаться, как нормальный человек?

С раннего подросткового возраста Энн без всяких видимых причин впадает в периоды обжорства. Потребность в еде делается неконтролируемой. «У меня как будто нет выбора. Начав есть, я не могу остановиться».

Во время аналитического разбора её детства выплыли некоторые обстоятельства, способствовавшие этим «запоям». У Энн была старшая сестра Джули, у которой была болезнь Ходжкинса. «Она часто лежала в больнице, и родители жили в ожидании неприятности. Мать непрерывно мучилась ощущением своей беспомощности. «Она ничего не могла поделать с болезнью, и это разрывало ей сердце. Лет до двенадцати Энн была довольно худенькой. «Когда в старших классах я начала толстеть, мать стала водить меня по

диетологам. Она полагала, что уж с проблемой-то моего веса справиться сможет. Она заставляла меня сидеть на диете, прятала пищу, чтобы я не могла её найти, посылала меня в спортивные секции и специальные лагеря. Когда это срабатывало, она была счастлива. Но я всегда возвращалась к старому».

В доме Энн центром внимания родителей была больная старшая дочь. На неразрешимую проблему старшей сестры уходило столько сил и нервов, что Энн чувствовала потребность самой что-то по этому поводу предпринять.

Она попыталась перенести центр внимания на себя, обретя привычку неконтролируемого обжорства. Привлекая внимание к своему весу, Энн «разрешила» проблемы с семьёй. Беспокойство и беспомощность родителей по поводу болезни старшей дочери заставляли Энн чувствовать себя незащищённой и напуганной. Дети часто начинают оправдывать родителей, особенно когда все тесно связаны между собой. Энн хотела перенести фокус материнского внимания на другую, более «разрешимую» проблему – своё обжорство. Занявшись налаживанием питания Энн, мать, казалось, стала менее озабочена и подавлена другой, более мучительной и очевидно тупиковой семейной проблемой.

Многие из нас могут узнать себя в подобном стремлении Энн защитить свою семью. Бывает, что мы решаем избавить родителей от мучающих их проблем. Мы настолько от них зависим, что их страдания нарушают наше ощущение безопасности и надёжности. Ведь между нами так мало барьеров. Мы подчас не можем даже отделить свои чувства, мысли и склонности от того, что чувствовали, думали и решали наши родители. Мы открываем рот, и вдруг задумываемся: слова, которые из него вылетели, – это то, что мы сами думаем, или то, что сказали бы мама с папой? Это результат того, что они всю жизнь говорили за нас, определяли наши потребности, объясняли, как мы должны чувствовать.

Нарушения питания – характерный признак семейных проблем, решительно взывающих к вниманию. Мы бессознательно надеемся переместить внимание семьи с отцовского алкоголизма, материнской депрессии, неприятностей, в которые

влипли брат или сестра, на нашу проблему. Если у родителей не складываются отношения, их общая забота о нашем расстройстве может выглядеть как возобновлённая близость. Мы отвлекаем внимание от сложных проблем, вызываем огонь на себя и снимаем необходимость решительно разобраться с тем, в чём родители чувствуют свою беспомощность.

Еда как средство избегать вэросления

Еду можно использовать как средство продлить детство. Дети, которых непомерно любили, часто не имеют твердого мнения относительно настоящей независимости от родителей. Эта нерешительность мешает им покончить с роковой страстью к еде и модным диетам.

Когда мы поглощены мыслями о том, сможем ли соблюсти вот эту новую диету, успеет ли она сработать, пока нам ещё будет хватать терпения, не разоблачат ли наши тайные манипуляции по очищению желудка, мы подменяем этими страхами страх истинный: страх самим отвечать за себя.

Мы привыкли, что родители за нас обо всём позаботятся. Родители, любящие слишком сильно, часто мешают нашему взрослению, препятствуя нашему отделению от них и делая за нас то, что мы могли бы сделать сами. Их скрытая задача – держать нас в зависимости. Наша одержимость едой и возникающие при этом проблемы создают для них точку приложения своих сил, одновременно усиливая нашу несамостоятельность. Именно им чаще всего мы и открываем свои повседневные мучения с весом, свои победы и поражения в борьбе с диетами.

Некоторые из родителей, чья любовь держит всё под контролем, бессознательно саботируют усилия детей освободиться от одержимости едой и диетой. Керри, страдающая маниакальным перееданием, вступила в общество «Анонимные обжоры»,

и у них с матерью началась воина. Самое смешное, что она годами дёргала меня, чтобы я вступила в организацию «Блюстители веса». Она всегда говорила, что мне надо что-то сделать со своим весом. Но поскольку в «АО» речь идёт не столько о диетах, сколько о том, как разбираться в своих чувствах, мать с самого начала была против. Мы, бывало, куда-нибудь идём вместе, и она задаёт мне миллион вопросов об этой программе:

– О чём вы разговариваете на этих встречах? О родителях разговариваете? Ты уверена, что достаточно хорошо питаешься? Ведь это вредно, сбрасывать вес так быстро, все равно потом снова наберёшь.

Мы с мамой всегда были очень близки, и обычно я не против её бесконечных расспросов, но тут я не хотела без конца говорить и думать о своей диете. Я ей прямо так и сказала – не надо меня об этом спрашивать. Она ответила:

– Какая ты стала нервная… Это всё твоя группа. Надо бы попробовать что-то другое. Я не хочу, чтобы ты заболела».

По пятницам Керри всегда ужинала у родителей. После того как она вступила в «АО», мать стала звонить ей в пятницу утром и говорить:

– Мне трудно готовить отдельно для каждого, кто приходит на ужин. Так что сегодня будет всё, как обычно, надеюсь, ты найдёшь что-нибудь для себя.

«На ужин обычно бывала лазанья или свиные отбивные, и мне приходилось приносить еду с собой. На десерт подавали немыслимые сладости, и мать говорила:

– Я понимаю, ты на диете, но крошечка тебе точно не повредит».

Кончилось тем, что Керри перестала посещать эти ужины. Родители обиделись и стали осыпать её упреками.

И вот Керри нашла решение. «У одной девушки из нашей группы были такие же проблемы с родителями, и мне помогли откровенные разговоры с ней. Она рассказала, что её проблемы с питанием были центром отношений с родителями, и как трудно было разорвать эту связь.

Я сообразила, что с тех пор как уехала из дома, большую часть времени проводила с матерью, жалуясь на то, какая я толстая и одинокая, и всё это время мы вместе готовили или ходили в ресторан и постоянно ели, ели. Я ныла ей о своих «не самых удачных днях», и с ней мне становилось легче. И она чувствовала себя нужной и в компании. Моё решение похудеть она восприняла как угрозу себе, как будто я её отвергала, потому что не хотела говорить с ней об этом». Керри поняла свою задачу:

построить новый фундамент близости с матерью, иной, чем нужда в родителе, который следил бы за её весом и сочувствовал в разочарованиях.

Мы даём родителям возможность ощущать свою нужность, зацикливаясь на проблемах контроля за нашим весом. Если мы начинаем страдать обжорством или изматываем себя голоданием, они спешат к нам на выручку. Они оплачивают больничные счета, платят нашим психиатрам, покупают нам еду – что угодно, только чтобы помочь. А мы остаёмся по-детски зависимыми от них.

Сказанное вовсе не означает, будто родители, сознательно или же бессознательно, радуются нашим нарушениям питания или хотят, чтобы мы болели, только бы быть нам нужными. Простой причинно-следственной связи здесь нет. И тем не менее наше восприятие того, что нашим родителям необходимо чувствовать себя нужными и что только мы в состоянии заполнить известную пустоту в их жизни, может быть одной из подсознательных мотиваций нашего непрекращающегося

зацикливания на еде, диетах, запоях , чистках и обжорстве. Перерастание этих симптомов в нарушение питания будет безошибочным знаком того, что у нас возникли душевные и физические проблемы, сигнализирующие о наших неудовлетворенных потребностях. «Вы по-прежнему нужны мне как родители, – будто бы указывают эти симптомы, – тринадцать мне лет или тридцать пять». Жалостным и призывным будет этот зов, и они снова станут во всём заботиться о нас, потому что так сильно нас любят.

Еда как она есть: «горючее» для организма

Если вы понимаете, что используете пищу не для утоления голода и хотите изменить это, вам придётся серьёзно поработать над собой.

Признайте, что у вас есть проблема, с которой в одиночку не справиться. Оставьте надежду, что следующая диета будет как раз той самой или что вы сможете прекратить рвоту в любой момент. Нарушение питания – своего рода наркомания. Оно может разрушить вашу жизнь, лишив радости самоуважения и внутреннего мира.

Обратитесь за помощью. Если у вас нарушение питания, настоящая помощь не в книге о диетах. И не в этой книге, и ни в какой другой. Это только путеводитель, который может привести к осознанию, но осознание – ещё не лечение. Вы можете лучше понять, как ваше прошлое влияет на ваше нынешнее поведение, но такое знание – ещё не действие. Нарушения питания требуют специального подхода. Не заблуждайтесь, думая, что стоит только излечиться от депрессии, прекратить осуждать себя, отпустить себе вину или разобраться с неоправданными ожиданиями, и, как по волшебству, испарятся ваши проблемы с обжорством или диетами. Да, всё это полезно. Но настоящим действием будет признание того, что у вас проблема, и твёрдая решимость избавиться от ставших привычными моделей поведения. Это трудно, тут надо переступать через себя. Вам понадобится поддержка со стороны товарищей по несчастью. «Анонимные обжоры» или другая подобная группа поможет вам на пути перемен.

Когда вы ощущаете навязчивую потребность есть и одержимы ею, спросите себя, чего вы хотите на самом деле.

Нарушения питания даются нам для чего-то. Попробуйте понять, для чего оно дано вам. Вы сердитесь? Что бы сделать с этим чувством – но только не жевать? Вам скучно и некуда себя деть? Что интересного и волнующего можно придумать в жизни, кроме еды? Вы всё ещё бунтуете против родительских несбыточных ожиданий? Как бы вам отцепиться от буксира и назначить своей жизни собственный курс? Заботы о фигуре – не раковина ли они, где вы прячетесь от интимных отношений? Да, интимность страшновата, но зато гораздо более волнующа, чем возня с едой и весом.

Осознание своих чувств и потребностей даст вам более чёткое ощущение контроля над собственной жизнью и предоставит возможность выбора. Вы сможете выбирать другие способы удовлетворения своих потребностей, чем одержимость едой, – надо только понять, что за этой одержимостью стоит.

Остерегайтесь созависимых. Это люди, настолько замешанные в наши проблемы с питанием, что бессознательно мешают нам добиться независимости, необходимой для выздоровления. Они берут на себя то, за что ответственны мы сами, и стараются облегчить последствия нашего поведения. Очень часто это – родители.

Мы сами должны быть теми, кто принимает решение, что мы будем есть, а чего не будем. Чем больше контроля мы предоставляем другим, тем меньше у нас оснований признать, что проблема эта наша и только наша.

Если родители или кто-либо другой в вашей жизни созависимы, им, как и вам, нужна помощь. Существуют группы поддержки и для них. Вы можете им это посоветовать, но за доведение дела до конца ответственны опять же они сами. Вы должны развязаться с ответственностью друг за друга. Отцепляться придётся и вам, и им.

 

Опубликовано: 11 апреля 2011г.